В 1870 году во время ремонта дома был обнаружен своего рода «схрон» со 150 тысячами образцами документов, бухгалтерских и деловых бумаг, расписок, векселей и писем, деловых и личных, купца из Прато, родившегося в небогатой семье, в 15 лет уехавшего искать счастья во Францию, в Авиньон, сколотившего там немалое состояние и вернувшегося в родную Тоскану. Эти бумаги рисовали образ неутомимого бизнесмена, торговавшего со всем тогдашним миром от Каталонии до Румынии; учреждавшего филиалы в самых разных местах Средиземноморья; страдавшего от недоверия к партнерам; использовавшего финансовые инновации, включая векселя и двойную бухгалтерскую запись; находившего успокоение в дружбе с интеллектуалом-нотариусом Лапо Маццеи; прожившего много лет с бездетной супругой Маргеритой и имевшего нескольких детей от в основном представительниц обслуживающего персонала; обратившегося к богу и благотворительности в возрасте за 60.

Эти уникальные свидетельства о повседневной жизни средневекового итальянского города собрала и осмысленным образом обработала писательница английского происхождения, при этом итальянская (по мужу) маркиза Ирис (Айрис) Ориго, чья жизнь тоже могла стать сюжетом для романа (в годы Второй мировой она спасала в своем имении детей беженцев и не только их; это описано в одной из ее книг). Работа «Купец из Прато» впервые увидела свет в 1957 году. В библиотеке Егора Гайдара хранится издание 1992 года — The Merchantof Prato. Daily life in a Medieval Italian City, Penguin Books, London — с предисловием видного экономиста и одно время президента Италии (1848−1955) Луиджи Эйнауди.

В конце XIV века, писал Фернан Бродель в фундаментальном труде «Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II», Средиземноморье принадлежало его городам (в библиотеке Гайдара — Fernand Braudel. The Mediterranean and the Mediterranean World in the Age of Philip II, Vol. II, Fontana/Collins, London, 1982). А по определению медиевиста Майкла Моисея Постана, которого цитировал Гайдар, средневековые города были «внефеодальными островами в феодальном море».

В «Долгом времени» Егора Гайдар вслед за рядом исследователей отмечал важные особенности средневековых городов, и прежде всего итальянских — их преемственность по отношению к городам античного периода и сохранение традиций римского права. Чему в высокой степени способствовали нотариусы — такие же, как друг Франческого Датини Лапо Маццеи, выбившийся в знатоки юриспруденции из самых низких социальных слоев, обучившись в Болонье. Нотариус Маццеи, работая во Флоренции, составлял городские статуты и письма «руководству» других городов, участвовал в организации выборов городских деятелей, владел arsdictandi — искусством написания писем. (Попутно заметим, что первая европейская географическая зона, где получила распространение бумага — это Италия.) Маццеи был благочестив и умерен во всем, и несмотря на пятнадцатилетнюю разницу в возрасте с Датини, который ему поначалу покровительствовал, оказался для «бизнесмена» советчиком и утешителем. И даже обучал жену своего друга Маргериту грамоте, когда ей было уже за тридцать.

Друзья обменивались не только письмами, но и вином, поскольку у каждого были свои виноградники: Лапо, например, слал Франческо игристое Карминьяно, а тот отправлял другу белое Треббиано. Как пишет Ориго, именно в бумагах «купца из Прато» было обнаружено исторически едва ли не самое раннее упоминание Кьянти. Ели, как правило, два раза в день — утром и вечером. Первое блюдо — минестра, далее лазанья, равиоли и т. п. Все это известно, хотя и в несколько видоизмененном виде, и сегодняшнему человечеству…

Впрочем, Прато, где Датини основал дом и семью, поначалу казался ему бессмысленным маленьким городком — после космополитичного торгового Авиньона, где Франческо заработал все свои деньги и оставил верного человека наблюдать за своим тамошним бизнесом. Что характерно, подняться «купцу из Прато» удалось во многом благодаря мощному тосканскому землячеству, обосновавшемуся в городе папского престола. Имея базу в Прато, Датини часто жил в городах, где у него были свои «бизнес-проекты» — Пизе и Флоренции. А еще были отделения в Генуе, Барселоне, Валенсии, на Ибице и Майорке. Его корабли, средства дальней торговли, плавали между Лондоном и Сардинией, Сицилией и Черным морем.

Эйнауди отмечает в предисловии к книге, что она не посвящена теории католического — в противовес протестантскому — происхождению капитализма, а лишь описывает реальную жизнь. Сама Ориго пишет, что ее герой принадлежал «новому миру» — «благодаря его духу предпринимательства, коммерческим методам, международным связям — и его собственному яркому индивидуализму». Его рынком была вся Европа. Ортодоксальность Средних веков, утверждала автор, «уступала место скептическому, пытливому разуму Ренессанса». И его носителями были купцы, торговцы.

Отмечая, что североитальянские города восприняли «социально-экономический генотип античности» (термин «социально-экономический генотип общества» принадлежит советскому экономисту Ефрему Майминасу, работавшему в МГУ и ЦЭМИ), Егор Гайдар пишет в «Долгом времени»: «Город-государство начала 2-го тысячелетия близок к европейским стандартам начала XIX в. Производство ориентировано на рынок, четко регламентированы права собственности. Главная роль в управлении городами-государствами, как правило, принадлежала торговому сословию. Установления и правовые нормы были ориентированы на поддержку торговли, защиту собственности и выполнение контрактов. Широко распространен наемный труд; определены налоговые обязательства, действует демократия налогоплательщиков. Все это очень напоминает раннекапиталистическое общество, существовавшее в конце XVII — начале XIX в. в наиболее развитых странах Западной Европы — Англии и Голландии».

В период, когда «купец из Прато» посвящал все больше времени господу и готовился покинуть этот мир, в Европе в целом и в Средиземноморье происходили противоречивые процессы. Чума, Черная смерть, выкашивала европейское население, а в Окситании, как заметил Эмманюэль Ле Руа Ладюри, автор классической работы «Крестьяне Лангедока» (1966), неприятностей добавлял Черный принц, Эдуард принц Аквитанский. (Книгу Ладюри, хранящуюся в английском переводе в библиотеке Гайдара, мы, как и ряд других, на которые здесь ссылаемся, мимолетно упоминали в предыдущей главе: Emmanuel Le Roy Ladurie, The Peasants of Languedoc, University of Illinois Press, 1976.) В 12 столетии Лангедок процветал, согласно французскому медиевисту, благодаря «торговле специями, поэзии трубадуров и „ферменту катаров“», то есть антикатолической ереси, дальней предтечи Реформации. А потом начались проблемы. Депопуляция из-за чумы. Упадок городов, которых, как и «поселений с городскими стенами», во Франции было немало, не говоря уже о Париже, население которого, по оценке другого французского историка, Франсуа Крузе, достигало к 1300 году 200 тысяч человек, больше, чем в Константинополе (Венеция, Милан, Генуя — около 100 тысяч). Проблем добавила серия неурожаев, в которых, естественно, крестьянство обвиняло евреев, а также прокаженных и ведьм.

И тем не менее: итальянский историк Лучано Пеццоло отмечает: «Процент европейцев, живших в городах с населением больше десяти тысяч человек, удвоился между IX веком и 1300 годом, а Италия за это время утроила городское население» (Лучано Пеццоло, Via italiana к капитализму. — В: Кембриджская история капитализма. Том 1. Подъем капитализма: от древних истоков до 1848 года. Под редакцией Ларри Нила и Джеффри Уильямсона. Издательство Института Гайдара, М., 2021). В позднем Средневековье уровень урбанизации Нидерландов составлял 40 процентов; разноскоростным и разновременным образом, но происходила экспансия городов в Португалии, Испании, Бельгии, затем произошел скачок Англии (Town and Country in Europe, 1300−1800, edited by S.R. Epstein, Cambridge University Press, 2001).

Хотя XIV век в некоторых точках Европы был периодом упадка, Франческо ди Марко Датини во многом повезло с этапом продуктивной жизни — расцвет его бизнесов соответствовал все еще благоприятной эпохе: правильное место (точнее, места) в правильное время. И эти места были городами, которые росли, по замечанию Крузе (François Crouzet, A History of the European Economy 1000−2000, The University Press of Virginia, 2001), вокруг монастырей, рынков, мостов, замков, портов, сочетая военные функции с административными и рыночными. Успех был результатом «взаимодействия между ростом городов и экспансией сельского хозяйства». Проблемы же возникали в результате действия «ножниц Мальтуса» — иногда сельскохозяйственное производство не поспевало за ростом населения, на что обращал внимание Ле Руа Ладюри, проанализировавший данные (так называемые compoix) о земельных наделах в Лангедоке, начиная с XIV века.

Что касается дальнейшего развития региона, то этот французский медиевист, наследник по научной прямой Марка Блока, отмечал особую положительную роль распространения кальвинизма в XV веке (и окончания религиозных войн), а также проникновения французского языка. Что было важно с точки зрения увеличения доли грамотного населения — Ладюри называл этот процесс «лингвистической революцией», французский был языком прежде всего письменного слова, хотя и сам испытал в XIV веке влияние провансальского (прежде всего через провансальскую поэзию, проникавшую во французскую рыцарскую и куртуазную лирику), а затем, ввиду развития торговых связей, и итальянского языка.

Влияние же гугенотов и кальвинизма Эмманюэль Ле Руа Ладюри описывает так:

Процесс распространения грамотности был повсеместным. Кэтрин Линч, исследователь истории семьи и благотворительности, воспроизводила в своей книге картинку из семейной жизни бюргерских хозяйств тех лет: отец производит подсчеты, женщины прядут, сын, причем вполне малолетний — читает. (Katherine A. Lynch, Individuals, Families, and Communities in Europe, 1200−1800. The Urban Foundations of Western Society, Cambridge University Press, 2003.) Она же отмечала важность возникновения в средневековой Европе гражданского общества и структур солидарности — братств (confraternities), организаций помощи бедным (что заметно и в жизни «купца из Прато») на церковной и внецерковной основе.

В последующие эпохи распространение грамотности становится повсеместным. В «Долгом времени» Егор Гайдар, ссылаясь на Ладюри, писал: «Уже к середине XVI в. в Англии распространение грамотности качественно отличается от уровня, существовавшего столетием раньше. Это свидетельство назревающих глубоких перемен в социально-экономической жизни. Сходные процессы начинаются в следующем веке в континентальной Западной Европе. В документах, отражающих положение в Лангедоке в XVI—XVII вв., можно найти свидетельство того, что уровень полной неграмотности более обеспеченной части крестьянского населения снижается с 35−50% в 1570—1625 годах до 10−20% в 1660—1670 годах. В 1670—1770 годах эта доля падает практически до нуля». Что способствует развитию торговли: Ладюри отмечал, что «хороший фермер теперь не только тот, кто знает, как вести хозяйство, но и тот, кто, когда приходит нужное время, знает, как продавать». И к XVIII веку, по оценке французского историка, «ножницы Мальтуса» становятся уже не актуальными.

Историки экономики от Стивена Эпштейна до Франсуа Крузе, естественно, подчеркивали определяющую роль европейских городских свобод и привилегий (в отличие от Китая и мусульманских стран, что во многом обеспечило сначала преодоление отставания Европы от них, а затем исторический рывок) в движении к капитализму. Упоминавшийся в предыдущей главе нашего путешествия Дэвид Лэндис писал о важной функции городских коммун, «правительств торговцев, благодаря торговцам, для торговцев». Города стали «воротами свободы», в том числе для людей из «сельской местности». Stadtluft macht frei — «городской воздух делает свободным». Причем в буквальном смысле: когда один граф во Фландрии потребовал на рынке Брюгге выдать сбежавшего слугу, его просто выгнали оттуда. Собственно развитием городов и увеличением их числа Лэндис и объясняет избавление от крепостного права в Западной Европе в отличие от Восточной.

В «Долгом времени» Егор Гайдара отмечал:

В результате к XVIII веку «по уровню своему развития Европа еще недалеко ушла от других евразийских цивилизаций. Но сформировавшиеся к этому времени новые институты, связанные с античным наследием, и с последующей западноевропейской эволюцией, открыли дорогу радикальному ускорению темпов экономического роста». Главной же институциональной инновацией, считал Гайдар, стала демократия налогоплательщиков.

Айрис Ориго писала, что в литературе эпохи Trecento была популярна своего рода поговорка о смерти. Уход из жизни человека, который слишком многое имел, означал, что он слишком многое оставлял, и это особенно «больно»: «Оставляет то, что не может взять с собой (богатство) и забирает с собой то, что не может оставить (грехи)». В этом высказывании есть большая историческая мудрость, описывающая историческую же преемственность — люди, подобные «купцу из Прато» приближали развитие стран и наций к капитализму и экономическому росту. Не забывая и о своем «общественном» долге перед менее успешными людьми и своим городом — в значении «полис», «сообщество», «гражданское общество».