Второй вопрос многими ставится сейчас под сомнение. Точнее, даже не сам факт опережающего роста Европы как источника индустриальной революции и технологических прорывов XX-го и начала XXI века, а универсальность западного пути развития и «постялтинского» мирового порядка в новые «многополярные» времена. Впрочем, в самом сомнении тоже нет ничего нового — Запад (Европа) «закатывается» более ста лет, со времен Шпенглера. Запад пережил две мировые войны, формирование евроатлантического единства, попытки построения мира без войн, послевоенное восстановление, Холодную войну, конец истории по Фукуяме, новое, крайне тяжелое, полное вызовов, начало истории. И пока не закатился окончательно. Впечатляющие периоды подъема Востока и Юга, разумеется, известны истории, и здесь, пожалуй, у исследователей возникал еще один подвопрос — почему Восток не воспользовался своими преимуществами и изобретениями, почему переживал длительные периоды стагнации и упадка, в том числе культурного. Рядом стоят следующие вопросы, вытекающие из главных — об экономических, культурных, политических истоках демократий и автократий.

Книги исследователей, пытавшихся ответить на эти вечные вопросы, нужны были Егору Гайдару прежде всего для работы над двумя opus magnum — «Долгое время» и «Гибель империи». Важны были уже отмеченные нами в предыдущих главах междисциплинарность и погружение в самую глубокую историю. Проблему собственно современного экономического роста Гайдар исследовал отдельно в работе «Аномалии экономического роста», и здесь свой набор источников. Вечные вопросы «долгого времени» требовали тематически еще более широкой библиотечной основы: чтобы понять феномен роста, следовало изучить и период до него, а индустриальная и постиндустриальная эры нуждались в объяснениях исторических и культурных.

Это ведь тоже один из ключевых вопросов — до какой степени в развитии, успехах и провалах цивилизаций, наций, стран в разные исторические периоды важны, например, культурные и географические факторы. Какие преобладают, что оказывает более заметное влияние. Выдающийся российский демограф Анатолий Вишневский, чьи работы, в частности «Серп и рубль», очень ценил Егора Гайдар, настаивал на недооценке учеными главного, с его точки зрения, фактора — демографического. Споры обо всем этом ведутся на страницах множества исследований.

Интересен анализ факторов технологической креативности, который провел знаменитый американо-израильский экономический историк Джоэль Мокир, чья книга «Рычаг богатства. Технологическая креативность и экономический прогресс» была переведена на русский язык и увидела свет в Издательстве Института Гайдара в 2014 году. Она есть в оригинале в библиотеке Гайдара — Joel Mokyr, The Level of Riches. Technological Creativity and Economic Progress, Oxford University Press, 1990. Он, кстати, помимо демографического фактора креативности, а значит, развития выделяет еще множество (у каждого свой неравномерный вес): ожидаемая продолжительность жизни; питание; желание брать на себя риски; географическая среда; зависимость от предыдущего развития — та самая path dependence; затраты на рабочую силу; наука; религиозные ценности; институты и права собственности; сопротивление инновациям; политика и государство; война (здесь Мокир подчеркивает, что чаще гражданские технологии определяют военные, а не наоборот); открытость к новой информации. Часто говорят, что «необходимость — мать изобретения», но, с точки зрения Мокира, скорее, «изобретение — мать необходимости».

Такого рода оценки важны для понимания того, почему нации, опередившие других в изобретении чего-либо, потом отстают в практическом применении этих изобретений и, соответственно, в техническом прогрессе и развитии в целом. Частый пример практически у всех исследователей — Китай, бурно развивавшийся, а потом словно окаменевший в длительной стагнации, и Европа, многое заимствовавшая у Китая, но в определенный момент «выстрелившая». Это, кстати, относится и к пороху, и к печатному делу. На что среди прочих обращал внимание гарвардский профессор истории экономики Дэвид Лэндис (иногда транскрибируется как Ландес).

Его работа «Богатство и бедность народов. Почему одни столь богаты, а другие так бедны» (с явным отсылом к «Исследованию о природе и причинах богатства народов» Адама Смита) стала предшественницей всех других книг на эту тему, оказавшихся знаменитыми в последние годы — от уже упоминавшейся работы Аджемоглу и Робинсона до «Цивилизации. Запад и все остальные» Найала Фергюсона, которые Гайдар уже не застал при жизни. Эта книга цитируется многими — от Генри Киссинджера до того же Фергюсона, и едва ли еще найдется в этом мире работа, которая была бы аннотирована одновременно Джоном Гэлбрейтом, Кеннетом Эрроу, Робертом Солоу, Дугласом Нортом. Три последних восторженных рецензента — лауреаты Нобелевской премии по экономике. David S. Landes, The Wealth and Poverty of Nations. Why Some Are Rich and Some So Poor, W.W. Norton & Company, New York — London, 1999 — одна из самых зачитанных книг в библиотеке Егора Гайдара, с закладками и пометками, причем угадывается не только рука хозяина библиотечных фондов. Явно интенсивно читалась и другая работа Лэндиса, тоже весьма влиятельная, но гораздо более ранняя, еще конца 1960-х: «Раскованный Прометей. Технологические изменения и индустриальное развитие в Западной Европе с 1750 года по наше время» — David S. Landes, The Unbound Prometeus. Technological Change and Industrial Development in Western Europe from 1750 to the Present, Cambridge University Press, 1969.

И та, и другая книги — недооцененные (потому что не переведенные на русский язык) шедевры. Здесь еще стоит отметить легкий стиль профессора Гарварда и проскальзывающая иной раз тонкая ирония в изложении фактов, их объяснений и полемике. Не претендуя на серьезность обобщений, Лэндис, например, выделял три типа наций: тратящие много денег на то, чтобы сбросить вес; те, которые едят, чтобы жить; те, которые не знают, откуда возьмется следующая еда. Не опровергая влияние множества факторов на развитие человеческих сообществ, Лэндис рассматривает вклад каждого из них, в том числе и микрофакторов. Например: «В Америке кондиционирование сделало возможным экономическое процветание Нового Юга. Без него города типа Атланты, Хьюстона и Нового Орлеана до сих оставались бы сонными городишками»; европейцы «росли более высокими и сильными, оставаясь при этом более защищенными от заражения глистами, которое распространялось в Китае и Индии» — это к вопросу о климатическом влиянии на некоторые аспекты существования и развития обществ на разных исторических этапах.

Разумеется, Лэндис исследует роль и место Европы в мировой истории. Не настаивая на «западоцентричном» подходе, все-таки жестко констатирует: «…в течение последних тысячи лет Европа (Запад) была главным двигателем развития и современности (modernity)». Детализация этого тезиса содержится и в «Раскованном Прометее», где подробно рассматриваются и индустриальная революция, и начало конкуренции разных европейских стран с продвинутой Англией, и роль технологий в послевоенном скачке Европы (начавшемся, по мысли Лэндиса, с 1948 года). Называя технологическое развитие гонкой без финишной ленточки, уже в 1960-е исследователь из Гарварда обращает внимание на особую роль инженеров (специалистов в новых отраслях) и неизбежный спрос на них; фактором роста он называет и географическую мобильность рабочей силы — все это было очевидно для него уже в те годы (некоторые идеи Лэндис развивал еще в 1950-е).

Причины отставания или возникновения периодов провалов после динамичного развития, как правило, одни и те же — чрезмерное вмешательство государства, запреты, автаркия, пренебрежение правом частной собственности. Китай обходил Европу в уровне развития и изобретений, а затем начались «технологическое забвение и регресс». Именно государство «убило» технологический прогресс в средневековом Китае, утверждает Лэндис. Запрет на заморскую торговлю при династии Минг привел к возникновению контрабанды, а она — спровоцировала коррупцию и, соответственно, преследования и конфискации: «Плохое управление задушило инициативу, увеличило стоимость транзакций, отвратило таланты от торговли и производства». «Абортивные технологии» стали следствием тоталитарного контроля.

Европейская страсть к инновациям («изобретение изобретения») и в том числе к подражаниям и заимствованиям, городские свободы, ручной труд как ценность — все это и многое другое подталкивало «радость поиска» — joie de trouver. Но и внутри Европы, естественно, именно запреты, в том числе на знание и привнесение его из-за пределов страны, преследование инноваций как ереси приводили к упадку целых государств, как, например, Испании и Португалии, сделавших поначалу значительный рывок благодаря страсти к географическим открытиям. Изгнание арабов и евреев, как и преследования марранов (обращенных в христианство евреев) и морисков (обращенных в христианство мусульман) тоже способствовало упадку, что подробно разбирает Лэндис. Расистские чистки крови (Limpieza de sangre), даже подозрительность к тем, кто слишком часто моется, запреты на обучение за границей, составление списков запрещенных книг, смертная казнь за ввоз иностранных книг и публикации без лицензий (XVI век) — все это и многое другое привело к тому, что «Иберия и средиземноморская Европа в целом опоздали на поезд так называемой научной революции».

Лэндис избегает больших обобщений, и тем не менее подробно разбирает роль протестантизма в технологическом, экономическом и в том числе, если угодно, политическом прогрессе Европы. «Грамотные матери имели значение» — грамотность среде протестантов, включая женщин, была гораздо выше, чем у католиков, что являлось побочным продуктом самостоятельного — именно самостоятельного! — чтения Библии. Современные способы измерения времени — то есть механические часы — тоже заслуга протестантов. Это и измерение рабочего времени, что важно. Кстати говоря, Дэвид Лэндис был страстным коллекционером часов и написал об их роли в истории книгу.

Все это лишь отдельные примеры внутри детального и всеобъемлющего повествования, во многом, повторимся, напоминающего предыдущие и последующие исследования, приходившие к примерно одним и тем же выводам, объяснявшим то, что все-таки отличало Запад от остального мира (the Rest). В редуцированно-упрощенном виде спустя десятилетие после Лэндиса Найал Фергюсон историю успеха Запада свел успех к шести факторам: конкуренция; наука; права собственности; медицина; потребительское общество; трудовая этика. Лэндису, Мокиру и многим другим было что добавить, но в целом, даже сознательно избегая европоцентричности, невозможно не признать наличие научных доказательств определяющего влияния Запада на весь современный мир. Что еще раз показал Егор Гайдар в своих очерках экономической истории — «Долгом времени».