В феврале 2012 года Андрей Илларионов в интервью газете «Комсомольская правда» заявил о том, что реформаторы начала 1990-х уделяли мало внимания институциональным преобразованиям. «Помню, в свое время Григорий Явлинский в спорах с Егором Гайдаром и Анатолием Чубайсом настаивал на том, что вначале необходимо создавать институты. Пусть неразвитые, несовершенные, но без них трудно осуществить более или менее нормальный переход к новой экономической системе. Нужно признать, что этот исторический спор выиграл Явлинский¹».

В своей убежденности приоритетности институциональных преобразований в период перехода к рынку А. Илларионов не одинок. В 1999 году известный американский экономист Джозеф Стиглиц, бывший в ту пору главным экономистом Всемирного банка, опубликовал статью под названием «Куда ведут реформы?», в которой, оценивая опыт десятилетней посткоммунистической трансформации, пришел к выводу о первостепенности строительства институтов и, соответственно, второстепенности микроэкономической либерализации, финансовой стабилизации и приватизации². Следуя логике Стиглица, архитекторы российских радикальных реформ ошибались, когда делали упор на дерегулировании, подавлении инфляции и разгосударствлении собственности. Однако существовала ли в реальности дихотомия «строительства институтов» и «макроэкономической стабилизации»?

Одной из главных проблем начала 1990-х годов была слабость государства. Здесь необходимо отметить, что слабость государственных институтов — неотъемлемая черта всех революций³. Нет никаких сомнений в том, что события, связанные с крахом СССР, сопоставимы с великими революциями прошлого: на это в первую очередь указывает глубочайший финансовый кризис (развал денежной и бюджетной систем) и разрушение политических институтов старого режима. В конце 1991 года Россия была страной без границ, вооруженных сил, национальной валюты, таможни, собственных органов государственного управления. Проявлениями слабости государственной власти были кризис двоевластия 1991−1993 годов, постоянные колебания экономического курса, отсутствие устоявшихся «правил игры». Отсюда и излишняя растянутость финансовой стабилизации: невозможность жесткого контроля групп интересов, с одной стороны, и неспособность собирать налоги, с другой. Все это обусловило невозможность власти проводить ограничительную кредитно-денежную и бюджетную политику, а также чистую денежную приватизацию в первые годы реформ: применение ваучерного механизма должно было обеспечить укрепление социально-политической базы рыночных преобразований; фискальные (финансирование дефицита бюджета) и чисто экономические (формирование эффективного собственника) задачи приватизации стали актуальными только после укрепления новой власти (в 1997 году).

Важно отметить тот факт, что правительство, начавшее свою работу в ноябре 1991 года, предприняло ряд важных шагов, направленных на создание базовых государственных институтов. Приведем лишь два примера: создание налоговой системы⁴ и национальной валюты⁵.

Однако самой важной заслугой реформаторов было даже не создание на новой основе Российской государственности, а формирование рыночных институтов.

Был создан такой важный институт, как свободные цены. Американские профессора, всю жизнь прожившие в стабильной демократической стране с развитой рыночной экономикой, воспринимают этот институт как данность, поэтому им трудно оценить значение либерализации цен⁶. Технически эта мера была достаточно простой: например, для проведения приватизации требовалось несопоставимо больше административных и временных ресурсов. Однако с политической точки зрения освобождение цен было невероятно трудным шагом. Освободив цены, Ельцин и Гайдар не только заложили первый кирпичик рыночной экономики, но и разрушили одну из основ советского общественного договора.

Был легализован институт частной собственности — основополагающий институт рыночной экономики. Частные собственники, появившиеся на свет в результате приватизации 1992−1994 годов, создали спрос на финансовую стабильность, что было немаловажным фактором подавления инфляции в 1995—1997 годах. В 2000-е годы наиболее высокие темпы роста показывали те сектора российской экономики, которые были приватизированы в 1990-е. Напротив, отрасли, оставшиеся в руках государства, стагнировали⁷.

Спустя двадцать лет после начала радикальных реформ можно с уверенностью заключить, что дихотомия, предполагающая выбор между проведением финансовой стабилизации и строительством институтов, является ложной. На практике меры, с одной стороны, по созданию базовых институтов, и, с другой стороны, по дерегулированию, подавлению инфляции и разгосударствлению собственности шли рука об руку. Достаточно странно слышать, что приватизация и микроэкономическая либерализация (то есть создание нормального рынка) — это не институциональные реформы. Какие еще институты нужны нормальному обществу, кроме свободных цен и частной собственности? Конечно, для развития института частной собственности нужна хорошая судебная система, но спрос на нее невозможен без первичной приватизации: вначале возникает право на собственность, а только потом потребность в его защите. Это отнюдь не значит, что России не нужна судебная реформа и реформа правоохранительной деятельности, но обвинять тех, кто создал базовые условия для того, что мы могли начать хотя бы обсуждать эти темы, представляется, по меньшей мере, некорректным.